– Эти пионеры хуже хорьков, – сказал он сурово. – Я проведу вас к Андрею Антоновичу. Если надо, поедем прямо сейчас. Наждак – мы его так между собой зовем, чтоб короче, – всегда за справедливость. Он не бросает людей в беде. И вас не бросит.

– А тебя свои не взгреют за то, что ты привел нас без предупреждения? – на всякий случай спросил я тезку. – Мы ведь не волонтеры, мы вроде как посторонние.

– Не волнуйтесь, – очень серьезно ответил Кеша. – У нас не проходной двор, но и не тайная организация, как говорит Андрей Антонович. А еще он говорит, что если мы уйдем в подполье, власть будет только рада. Поэтому нам разрешено приводить не только волонтеров, но и просто хороших людей, кому нужна помощь. Все ведь сначала посторонние, а потом многие становятся своими. Колю Доскина знаете? Еще познакомитесь, он сейчас зам Наждака по хозчасти. Коля раньше был моим соседом по дому. Когда его несправедливо уволили из МГУ, я его и привел…

Пока мальчик произносил свою прекрасную речь, у меня на языке вертелся еще один важный вопрос. Я сильно колебался, задавать его или нет, но потом все-таки решился.

– Кеша, – осторожно спросил я, – извини, а ты не боишься, что мы окажемся… как бы это сказать… ну… не очень хорошими людьми? Вдруг мы с Вилли Максовичем нарочно втерлись к тебе в доверие? Однажды ведь я тебе уже врал. Ты помнишь?

– Еще как помню, – заулыбался тезка. – Но это ничего. Один раз человек меня может обдурить, а два раза – уже на сто процентов нет. Потому что я наблюдательный. Каждый человек врет по-своему, по-особенному. Я это сразу запоминаю, и больше ему меня не провести.

– Выходит, я тоже вру по-особенному? – удивился я.

– Точняк, – подтвердил Кеша. – Да вы, наверное, и сами про это знаете. Врете вы гладко, как по писаному, убедительно и почти не моргаете. А сейчас вы здорово запинались и глазами хлопали, а рассказ ваш в некоторых местах – ну совсем безбашенный. Значит, все правда.

– Ай да Кеша! – Фишер показал мальчику большой палец. – Логика железная. Напомни мне лет через пять: если я к тому времени не рассыплюсь от старости, то возьму тебя в ученики.

Кеша расцвел.

– Уж я напомню, не сомневайтесь, – пообещал он. – Но теперь надо ехать. Путь неблизкий, а половину электричек поотменяли. Да еще по дороге вам надо будет затариться каким-нибудь хавчиком, а мне обязательно скинуть маме эсэмэску, что я сегодня ночевать не приду…

До Ярославского мы добрались в два приема – пешком и на метро с одной пересадкой и с одной остановкой на «Чистых прудах», где Кеша нырнул в черно-желтую будку пневмопочты, а я и Фишер в супермаркете затарились свертками, пластиковыми бутылками и жестянками. На ближайшую электричку до Фрязина мы определенно опаздывали. Но Фортуна нам подмигнула и задержала отправление на пять минут, так что мы успели вбежать в последний вагон. Был он почти пуст: только у дверей, под клеткой с волнистым попугайчиком, объявляющим станции, играли в карты мужик в дождевике и болотных сапогах и две такие же болотно-дождевые тетки, постарше и помоложе, в одинаковых бейсболках цвета крокодила. У них была одна на всех огромная хозяйственная сумка, которая пахла пирожками и звякала чем-то стеклянным.

На запах пирожков отреагировал и Корвус: он заворочался в рюкзаке, а когда я достал клетку, запросился наружу, готовый перелететь поближе к картежникам и питаться всем, что подадут. Как видно, годы, проведенные в тайнике у бывшего наркома, не отучили носителя от древней привычки побираться. Пришлось сразу же распаковывать купленные продукты – есть самим и потчевать Корвуса. Кеша, главный спец по пернатым, вскрыл банку сардин и вызвался заняться кормежкой ворона. Поначалу тот глядел на старого знакомого настороженно: сардины ел, но как бы нехотя, словно делал кормильцу великое одолжение. «Ты меня освободил, ты же меня и продал», – читалось в каждом движении его клюва. Но когда банка опустела и ворон смекнул, что добавки может и не быть, он сделался покладистым и перестал изображать обиду.

К этому времени в нашем вагоне появились новые пассажиры: два высоких бородача примерно моего возраста, две девушки с челками, и с ними две гитары на четверых. Расположившись неподалеку от нас, они выложили на газету две вареные курицы и полбуханки хлеба. После чего расчехлили инструменты, тихонько забренчали и замурлыкали песни. Я таких прежде не слышал, зато у Корвуса они, похоже, хранились на одной из промежуточных дорожек, между Сталиным и Киркоровым. Поэтому наш ворон, быстро зацепившись за ключевые слова, стал громко и чисто подпевать. Сначала спел про град Китеж и прибавочную стоимость, потом про зэка Васильева и цыганскую венгерку, затем про комиссаршу Марусю и циркового канатоходца, а под конец, когда соседи по вагону потянулись к нему – кто с пирожком, кто с куриной ножкой, – Корвус выдал ритмичное зажигательное соло, уже на английском. Сюжет я понимал через пень-колоду. Кажется, речь шла про богатый отель на Парк-авеню, Рокфеллера и чьи-то брюки в полоску. «Ого, – шепнул мне на ухо Фишер, – а птичка-то даже постарше, чем мы думали».

Из-за этого импровизированного концерта мы едва не проехали свою станцию: волнистый попугайчик под потолком вагона то ли заслушался Корвуса, то ли обзавидовался ему и вовремя не объявил остановку. Только благодаря бдительному Кеше, который подпрыгнул и встряхнул клетку, попугайчик опомнился и все-таки исполнил свой профессиональный долг…

Станция называлась Дачные Липки. Прямо у здания вокзала расположилась конечная остановка автобуса, однако Кеша сказал: «Она нам не нужна, тут недалеко», – и повел нас пешком по хорошо заасфальтированной главной улице. Перед самым лесом она резко свернула налево, а мы двинулись прямо, уже по проселочной, петляющей между соснами. Минут через двадцать дорога вывела нас на опушку. Кеша жестом велел остановиться и ждать, а сам сделал несколько шагов в сторону сильно разросшихся кустов орешника, огляделся по сторонам и свистнул.

Из-за кустов раздались рычание и хруст – как будто огромные челюсти стали ритмично перемалывать что-то очень твердое и неподатливое вроде металлических прутьев. Остро запахло бензиновой гарью. Земля под нашими ногами вздрогнула, кусты затряслись, и на поляну неторопливо выкатился большой, очень неуклюжий на вид и сильно траченный ржавчиной…

Ух ты! Танками меня не удивишь, но таких древних я не встречал никогда – ни на парадах, ни в музее, ни на картинках. Даже Вилли Максович был, по-моему, ошеломлен увиденным.

– Ну-у-у вы даете, братцы! – выдохнул он. – Это же настоящий колесно-гусеничный БТ-2! Их серию еще в тридцать третьем окончательно сняли с производства. Откуда вы его умыкнули?

– Не умыкнули, а откопали, – с достоинством ответил Кеша. – Волонтеры его нашли, когда ставили лагерь и осушили болото. Ребята его починили, теперь он и транспорт, и охрана. Если гусеницы снять, скорость у него больше семидесяти километров в час. Мы ему даже имя отдельное дали – Олгой-Хорхой, в честь министра обороны России. Правда ведь похожи?

Я всмотрелся. Действительно, некоторое сходство с Олгоем Жавдетовичем присутствовало. Две фары по бокам, бронированное треугольное рыльце и решетка радиатора превращали переднюю часть танка в карикатурное человеческое лицо. А цилиндрическая башня-нашлепка с коротким и узким пушечным дулом смахивала на маршальскую фуражку с высокой тульей.